Падал крупный пушистый снег. Был вечер. Темно, трескуче, морозно. У меня накопилось достаточное количество проблем. Нет ничего, порванные ботинки, с едой так себе. Мерзнут руки. И этот снег. Красивый замечательный снег. Если задуматься, то мне нет дела ни до чего. Меня волнуют только золотые линии, которые делят пространство на подпространства. Они совершенно не дают мне покоя. Некоторые их пересечения содержат яркие точки. Огни. Теплые, мягкие. Иногда такие точки идут подряд. Созвездия. Они звучат тонко и аккуратно. Мне хорошо.
Дойдя до середины моста, я остановился и замер в месте соединения зевающего проспекта и зябнущей реки. Ровно по середине, под фонарём и снегом, в паре кварталов отсюда полушепотом говорили поезда. Рядом остановился и присел чёрный потрёпанный пёс. Я любил это место. Портал из обыденных забот в сущую бездну из полуразваленной индустриальной зоны, железной дороги, хитрого храма вдалеке и вот таких умудрённых жизнью собак, проводников из рационального в иррациональное. Пёс застыл, как будто бы в ожидании. Мол, ну что стоишь, пойдём уже, доведу тебя. Ну пойдём.
Мы перешли дугу моста и устремились в самую глубину бездны. Я в самом деле всегда называл так это место. Темное мрачное царство потенциала. Никогда не знаешь, за какой дверью или окном есть жизнь, а за какими нет. Здесь обитали случайные наместники, чёрные продавцы. Мой друг держал тут мастерскую. К нему я и направлялся.
Достаточно большое пространство с самодельным вторым этажом-спальней, небольшой кухней и огромной территорией, заваленной свежим и не очень деревом, стружками, различными железяками. В дальнем углу находился «зелёный метр»: росли базилик, тимьян и розмарин. Мой товарищ обожал что-то делать руками. Этакий дух земли. Такая невероятная связь у него была со всем живым. Такое сильное созвучие. Он чувствовал дерево, бережно брал его в руки, гладил, шептал что-то. Во время работы часто разговаривал с ним, как будто спрашивая совета или разрешения. Он мог сделать из дерева что угодно. Да и вообще он мог, что угодно.
Он был высоким, худым, жилистым. Руки сильные, уверенные, крепкие, усыпанные веснушками. Он удивительно гармонировал с этим пространством, встраивался в него. Они дышали друг другом.
Мои золотые линии здесь светились особенно ярко, а их пересечения были горячее, чем где-либо еще. Этот человек как будто генерировал энергию. Мне даже иногда казалось, что если он выходит из помещения, то все лампочки здесь сразу же гаснут.
Здесь ничего ни от кого не требовали. Здесь всё принимали во внимание. Здесь разрешалось быть, кем угодно. Здесь, в самом центре бездны, существовало только одно правило - не творить ерунды. В противном случае внимательные серо-зеленые глаза выглядывали из-под рыжих опалённых бровей, и тихий спокойный голос говорил: «Кажется, тебе пора». Но я слишком дорожил этой возможностью быть собой каждую мельчайшую долю раздутого до неприличия времени и вёл себя прилично.
В этот раз, зайдя в мастерскую, я не обнаружил его внутри. За «зелёным метром» узкая винтовая лестница вела на крышу. Мой друг был там. Прямо под этим непрекращающимися снегом он раскручивал летучего змея.
- Ветер усиливается, - не выпуская из рта самокрутку, сказал он мне, - Кажется, случится метель. Но змею самое то. Ему должно понравится.
- Ещё бы, - говорю.
Он привязал бечёвку к бывшему дымоходу. Я тоже закурил. Мы стояли под этим не находящим себе места снегом. Я всё изучал свои золотые линии. А он, быть может, слушал змеиную песню. Я не спрашивал. Но курил он с закрытыми глазами, ловя снежинки своими длинными солнечными ресницами.
- Ты какой-то сжавшийся, - не меняя положения ресниц, сказал он, - промерз совсем?
- Изнутри больше, чем снаружи.
- Ну ничего, сейчас докурим и согреем тебя.
- Змея здесь оставишь?
- Ну, да, будет вместо маяка.
Мы спустились. Он поставил чайник на маленькую одноконфорочную плиту. Не спрашивая, голоден ли я, вручил мне миску с тушёной картошкой с мясом. Знал, что голоден. И знал, что я откажусь, если спросит. Сам взял небольшой кусок дерева и принялся его обтачивать.
- Игрушка будет для детской колыбели.
Я смотрел на ритмично падающие стружки, вдыхал смесь из запахов дерева и картошки.
Когда-то он сказал мне, что перестал думать о плохом и хорошем. Много всякого у него было, на фоне чего плохое вытекало из хорошего и наоборот. Так что чего об этом думать. Вот оно, перед глазами всё.
Из-под его напильника легкими волнами вырастало чьё-то большое ухо. Слоновье, наверное.
- О чем ты сейчас думаешь
- О счастье. Когда люди рожают детей, они хотят, чтобы эти новые человечки были счастливыми. Стараются, устраивают им хорошее детство, игрушки, развлечения, образование. А счастье ведь уже приходит вместе с этими новыми людьми. Дети отлично понимают, что являются чудесами сами по себе. Им не нужно об этом говорить и уж тем более напоминать. И я сейчас мечтаю о том, чтобы малыш, для которого я делаю эту игрушку, никогда не забывал, что он чудо, он волшебник, он способен творить невероятные в своей красоте вещи.
Горячая еда топила мой внутренний лёд, и я уже хотя бы не думал о голоде. Золотые линии спокойно переливались своей божественной пыльцой в мягком свете электрических ламп. Сам в этот момент я думал, что вокруг так много шелухи, и она так ловко уводит наши мысли от самого главного, что в пору придумывать профессию особого дворника, который ежедневно будет собирать весь этот махровый мысленный ком. Правда я до сих пор не придумал, как этот ком перерабатывать. Нельзя же его просто выбрасывать или развеивать. Может, мысли тоже можно переучивать. Профориентацию проводить.
Чайник подал сигнал о закипании воды. Дабы не отвлекать своего приятеля, я встал, снял чайник, разлил по кружкам пахнущую мятой заварку и кипящую воду. Добавил в кружку приятеля лимон и мёд. Себе оставил как было. Он во всем был таким: мягким и натуральным. Чай был липовым с мятой и собственноручно собранный. Уж не знаю где и как, но с этим чаем я всегда вспоминал своё детство у деда в деревне. Мой приятель был просто соткан из спокойствия и рассудительности. Наверное, в его мире линии были не золотыми, а серебряными. Я прямо видел короткие белые вспышки повсюду. Маленькие разряды, говорившие о рождении новых подпространств и расширении пространства глобального, изначального.
Я поставил перед ним чашку. Он закурил. Не вынимая самокрутку и не отвлекаясь от работы, произнёс:
- Зима скоро закончится. Слишком много уставших людей вокруг. Пора уже их реанимировать, а то закоченеют скоро от своей усталости.
- Некоторые с рождения уставшие. Здесь уже ничем не поможешь.
- Это ты подозрителен с рождения. А рождаются все радостными и полными сил.
- Сил все испоганить?
- Ну это уже у всех по-разному. Вот ты похоже настолько от всего устал, что накопил сил, чтобы всех разом простить. В этом смысле я рад твоей усталости.
- Почему ты так решил?
- Потому что ты улыбаешься сегодня. Хоть и незаметно для себя самого. Твои сны продолжаются?
- Да. Сегодня приходил отец.
- Однажды ко мне тоже приходил твой отец. Сказал, что ты запретил ему перекладывать свои обязанности на сторонних лиц. Мол лучше будешь сам шишки набивать. Он тобой горд.
- Как думаешь, почему он все ещё здесь?
- Ты же сам знаешь ответ на этот вопрос.
- Да, но я сейчас о другом, о физическом. Его же нет, но он здесь.
- Ну, может, это он рядом бродит из другой копии нашей вселенной.
- А, да, точно. Может быть. Тогда я бы желал ему, чтобы в той копии было больше воздуха и простора, как он любил.
- Наверное, так и есть. Человеку не нужен реальный простор, если он его действительно любит. Этот простор попросту всегда с ним. За пазухой. А ещё один из ответов на твой вопрос- это вечность и бесконечность. Но без подробностей. Я пока не совсем готов об этом рассуждать без отхода в вечность или собственно бесконечность.
Он положил свою работу на стол, взял кружку и пошёл к проигрывателю. Игла отозвалась сначала сонливым шорохом, а за тем чем-то тёплым и этническим. Он внимательно смотрел на меня. Стоя под лампочкой, он казался чудесным золотым великаном.
- Все самое важное никогда не позволит тебе от него отречься. Как бы худо ни было. Просто живи и будь.
- Это и есть любовь?
- Я думаю, да. Любовь — это вера в красоту. А в твою красоту я верю.
- Хочется, чтобы красоты было больше.
- Это в наших силах. Нельзя только руки опускать. Если сам в себя не веришь, остальные уж и подавно не подумают.
- А есть эти остальные? Я вот часто думаю, может, я все это себе придумал? И нет ничего на самом деле. И тебя выдумал и место это. А реальность - это вот то, темное, беспросветное, холодное и чужое. И собаку эту выдумал, которая ведёт меня из того мира в этот, свой собственный.
- А я придумал тебя?
- Ага
- Неплохо я придумал. Может быть, ты и прав. Ты вообще мастер выдумок. И проводник своих идей. Я бы хотел, чтобы все люди больше выдумывали. Даже если они сами - лишь часть твоей фантазии.
- Это был бы чудесный мир
- Да он и так чудесный. Ты же вот как-то это все выдумал. Самые настоящие чудеса.
- Почему-то у меня слово «чудеса» всегда ассоциируется с мороженым.
- С фисташками?
- И карамелью.
- Ммм. Поддерживаю. Чудеса.
Он затянулся и выпустил правильное кольцо дыма, Бильбо Бэггинс чертов. У меня никогда не получалось выдыхать дым кольцами.
Я много думал о его прошлом. Он никогда особо об этом не рассказывал. Познакомились мы случайно у моста, связывающего просто темноту с бездной. Но многие знали о нем. Очень многие. И рассказывали очень и очень всякое. Настолько всякое, что сложно было поверить, что это один и тот же человек. И я не стремился верить, не стремился взвешивать все за и против, я просто принимал эти факты.
Он и сейчас был крайне непрост. Но так ли это важно. И нужно? Я ведь все это выдумал. Как и он. Несмотря ни на что, этот человек запускал змея в метель, выстругивал слона для маленького ребенка, блаженно курил с закрытыми глазами, и так верил в чудеса, что, конечно, я мог это только придумать.
- Ты уже назначил дату всемирного прощения?
- Быть может, прямо сейчас?
- Как пожелаешь.
- Да, вот пусть прямо сейчас.
- И как ощущения?
- Как будто оттолкнулся от одной точки пространства и прилетел в другую. Я счастлив.
- Счастье - удивительное понятие.
- Наркотик. Все его так хотят, и всем всегда так мало. А нужно всего-то расслабиться и поймать.
- Но это же слишком просто.
Мы рассмеялись. Люди - чудаки. Все и правда слишком просто. Но нужно, чтобы было сложно. И какие уж тут могут быть линии, разделяющие пространство. Нам не до этого. Даже если линии и есть, то нужно знать пропорции, нормы разделения, этапы чередования подпространств. И никак не оттолкнуться от земли, ведь столько важного должно положить в карманы. Не оттолкнуться. Не разглядеть.
- А что делать, если разглядел?
- Глядеть дальше?
- И правда что.
Я вдруг осознал, что до сих пор не снял пальто. Мне уже было гораздо теплее, хотя руки до сих пор сгорали от моего невнимания к ним. Акт всемирного прощения же старательно латал мои внутренние дыры. Свет больше не вылетал наружу и не растрачивался впустую. Я становился целым. Вдыхал этот прекрасный воздух с запахами липы, дерева, картошки, базилика там в углу. Наполнял себя приятными воспоминаниями: реальными, выдуманными, приснившимися. Прощался с тем, с чем больше не хотел идти в ногу. Кажется, я и правда улыбался. Я дышал и дышал. Снова и снова.
Мой друг вернулся к работе. Уже почти было закончено второе ухо. Я резко ощутил, что это будет не слон. Слон никак не вписывался в нашу беседу. Здесь родится что-то новое, пришелец из других миров. Неизвестный науке зверь, как говорила мама мне маленькому. Зверь, призванный напоминать малышу о том, что он волшебник, каждый новый день.
Самому себе я сейчас напоминал птицу Феникса, высовывающую голову из той кучи пепла, что еще совсем недавно являлась мной.
Музыка играла, линии светили, белые вспышки вздрагивали все чаще.
- Мне пора.
Он кивнул.
Нет, это не было место, где я искал бы признания, доверия, тепла. Нет, это не то. Это просто место, где я мог бы ненадолго остановиться и отдышаться. Вдох и выдох. Передышка. Отдышаться и идти дальше. Продолжать идти дальше.
Я вышел наружу. У двери меня уже поджидал мой вихрастый проводник.
- Ну пойдем.
Я наступал на свежий покров, задрав голову. Ветер действительно усилился. Змей резво развивался. Небо все еще посыпало снегом бездну. Я все еще дышал. И золотые линии все еще делили это долбанное пространство на подпространства.
март 2018
Comments